Яцек Качмарский. Был ли польский поэт русофобом?

Вот умеем мы ярлыки наклеивать. Может, поэтому и так любим это дело? Хлебом нашего брата не корми, только дай булавочку с бумажкой. Ну, и плюсом к ним — авторучку в зубы. Приколол ярлычок и вывел на нем старательно: «Яцек Качмарский. Антирусский поэт».

Конечно, можно и мимо пройти. Ну, наклеили бумажку и наклеили. Кому от этого холодно? Или жарко? Сдался он нам, этот Качмарский?

Нет, правда… Кто-то действительно так думает? Про «сдался».

А вот это уже зря. Зря!

Для польского поколения конца 80−90-х, по своей творческой мощи и положению в современной ему национальной литературе, личность Яцека Качмарского была сопоставима, пожалуй, только с фигурой Адама Мицкевича.

Ярослав Миколаевский как-то сказал: «Мы, и я в том числе, чувствовали, что Качмарский для нас был тем, кем для своего поколения был Мицкевич. …Это был молодой Мицкевич, только живой. Поэт эпохи романтизма, изгнанный из своего времени 150 лет назад и попавший в наши дни».

Вот так. И не меньше.

Поэтому, если мы всё-таки хотим понять логику тех или иных поступков, совершаемых нашим западным почти соседом, то никоим образом нельзя выбрасывать из своего поля зрения этот большой и очень важный блок польской культуры. Нам надо его знать. И не просто знать, чувствовать — если не душу, то мысли Качмарскго.

И когда мы их поймем, то, наверное, многим из нас станет понятна беспочвенность обвинений Яцека в антирусскости и русофобстве.

Для того чтобы доказать это, вчитаемся в одно из стихотворений польского поэта. Например, во «Встречу в порту». Почему именно в него? Да потому, что герой этого произведения — советский моряк. И первое знакомство с ним…

Нет, не вызывает приятных ассоциаций. Довольно такой… Неприятный типчик.

Вот посмотрите. Самое начало стихотворения. Первые две его строфы. А ведь первое впечатление, говорят, не обманывает.

Обманывает, обманывает. И сейчас постараюсь это доказать. Смотрите, читайте сами:

В Амстердаме наше судно стало под разгрузку. А когда работы нет — почему не выпить? Пью сам один, чужой разговор не понимаю, — скучно. И тут какой-то черный подсаживается ко мне…

— Aмерика — обратился он ко мне. Я понял. Огляделся — никого — и в ответ ему: Советский Союз! — Soviet Union — обрадовался он. А я — до полного ему наливаю. Своих как раз не было. Почему бы и не налить?

(перевод К. Кучера)

И как? Какое впечатление?

Согласен. Первое — не самое приятное. Какой-то забулдыга, убивающий свободное время за стаканом «горькой». К тому же трусоватый, прижимистый. И в дополнение ко всему явный расист.

Ну, про «увыпьем уводка»… Тут прямо по тексту. И без очков видно:

А когда работы нет — почему не выпить? Пью сам один…

Только… А разве это не наше? Не русское? «Целовать — так королеву, воровать — так миллион». Работать так, чтобы потом ни рук, ни ног поднять невозможно было. А как работы нет… Амстердамские музеи? Ребята… Это же — валюта! Кто её в советское время видел? Да, при сходе на берег какую-то валютную копеечку моряку, конечно, и в те времена выдавали, но…

Вот именно — «но»! Кто ж его одного, без помолита или другого недремлющего ока на берег отпустит? А отпустит в большой компании, так с мизерной валютной бумажкой в кармане. На которую и жене подарок какой-то надо купить, и дочкам. Да и тещу бы обидеть тоже не хотелось… Какие уж тут музеи, концерты, выставки?

Откуда «трусоватость»? Да вот:

Я понял. Огляделся — никого — и в ответ ему: Советский Союз!

Герой стихотворения ответил негру только после того, как огляделся и убедился, что — рядом никого. Но трусость ли это? Вспомним добрые старые советские времена. Ведь за несанкционированный разговор с иностранцем, угляди это кто и доложи «куда следует», можно было и загранвизы лишиться. А виза — это доход, работа. Потеряешь её, как потом семью кормить? Так тогда трусость ли это? Может, базирующаяся на жизненном опыте и оправданная осторожность?

По прижимистости —

я — до полного ему наливаю. Своих как раз не было. Почему бы и не налить?

Так опять же — вспомним о мизерных доходах советского периода. Моряки, хоть и выделялись на этом, среднем уровне, но тоже… Не так уж и много зарабатывали. Поэтому, конечно, если есть такая возможность, лучше со своими. Ну, а как её нет, так можно и «черному» налить. Тем более что одному пить… Сами понимаете, последнее дело.

Опять же. По тому, как герой стихотворения называет негра. «Черный». На первый взгляд, пролетарским интернационализмом от этого слова и не пахнет. Но не надо торопиться обвинять моряка в расизме. Вспомним, что это внутренний монолог.

И поставим себя на место моряка. Мы… Мы сами как бы назвали негра? Варианты, конечно, могут быть самыми разными, но то, что не «афроамериканцем», — уверен на все двести пятьдесят процентов.

Или вот эта упертость нашего соотечественника, когда на самые разнообразные доводы американца, заплетающимся языком доказывающего преимущества своей страны, общества и его личные преимущества как гражданина Соединенных Штатов, герой стихотворения Качмарского кроет одним и тем же, меняя в своей аргументации пару «Кремль (он) — у него» на местоимения «мы» или «я»:

А я на то — Кремль посылает ракеты в небо, Без усилий заворачивает русла великих рек. Жаль мне тебя, но даже сложное искусство балета У него — лучше на планете!

(перевод К. Кучера)

Но от твердолобости ли эта позиция русского? Может, от привитого ему с самого детства чувства коллективизма, не позволяющего отделить личное от общественного или государственного? Причем прививка эта сделана ему отнюдь не советской властью, как может показаться на первый взгляд.

Ведь до конца 30-х годов прошлого века Россия, а потом и Советский Союз были аграрными странами. А до Столыпинской реформы, главной ячейкой русской деревни оставалась община, отвечающая перед обществом или государством за каждого своего члена. Именно об этом рассказывает Некрасов в своем стихотворении «Средь высоких хлебов затерялося…».

Да что Некрасов! Вспомним знаменитое — «всё кругом колхозное, наше, а значит, и моё». Как мне кажется, глупо отрицать наличие такой яркой и своеобразной «общественной» черточки советского характера.

И что осталось у нас в сухом осадке после этого небольшого разбора стихотворения Качмарского? Как на мой взгляд, то, что польский поэт увидел и гениально описал нашу, моментами доведенную до фантасмагории, советскую действительность и маленького человечка, который вынужден жить, подстраиваясь под эти правила театра абсурда.

Но можно ли за это обвинять его в русофобстве? То, что Качмарскому не нравились многие проявления современной ему советской действительности, как мне кажется, — вполне естественно. Такое положение вещей не нравилось не только ему. Вспомним Аркадия Райкина с его знаменитыми: «Я, как и все мои товарищи», «В греческом зале». Или того же Владимира Высоцкого: «В цирке» («Ой, Вань, гляди, какие клоуны»), «Загранкомандировка» («Я сегодня выдал ковку и два плана залудил») или «А у соседа мясо в щах».

Почему их за аналогичную сатиру мы не бьем по морде и не считаем антисоветчиками? А Качмарского причисляем к лику врагов?

Он, между прочим, в отличие от Адама Мицкевича, относившегося к России, мягко скажем, не самым добрым образом, любил русскую культуру. На мой взгляд, по своей внутренней сути Качмарский — русский поляк. Да, он писал по-польски. И для поляков. Но при этом его творчество основывалось на русской культуре. Вспомним хотя бы такие стихи Яцека, как «Анкор, ещё раз» (по картине Павла Федотова), «Сталкер», «Облава» (вольный перевод «Охоты на волков» В. Высоцкого), «Воскрешение Мандельштама»… И этот список можно продолжить!

Сам Качмарский, как-то заметил: «Мне кажется, что поляк, польский автор, не чувствующий влияния русской культуры, просто не понимает, где он живет».

Нет, не мог Яцек быть русофобом. И никогда им не был…